Анатолий АНАТОЛЬЕВ

 

Глобализм versus традиционализм

 

Термины «глобализм» и «антиглобализм», весьма часто используемые в современном информационном пространстве, стали уже набивать оскомину, превращаясь в нечто вроде пустого знака, подчинившись логике и правилам игры постмодернистской иронии, что не удивительно. Мы живем в мире симулякров по ­Делезу¹, и любое содержание сколь-нибудь внятного понятия или термина неизбежно растворяется в хаотической паутине формальных означающих, уводящих сущностно-онтологическую наполненность в сферу гиперссылок и симулятивных псевдореальностей. Действительно, прозрения «новых философов» постструктуралистов и иже с ними были необычайно верны, но они лишь ставили правильный диагноз, не предлагая, на наш взгляд, каких-нибудь фундаментальных и сверхмощных лекарств и курсов лечений для нашего мира. Действительно, мир очень болен, и уже, как видится, очень давно.

Резюмирующим трудом по «новой левой критике» глобализма можно назвать недавно вышедший труд Майкла Хардта и Антонио Негри «Империя», посвященный критике постиндустриального, буржуазного общества. И даже в этом замечательном труде весьма курьезными видятся способы противостояния глобализму и американскому империализму, не выходящие за рамки молодежного культурного экстремизма, эпатажа, сексуальной раскованности, миграций обездоленных и т.п. вещей. Дело в том, что все это так или иначе входит в метаязык современной стадии глобализации, даже если внешне приобретает видимость контрверзы и альтернативы, но на самом деле является лишь экстремальным элементом грандиозного шоу, кончиками химерических миражей «общества зрелищ»². Рано или поздно вся протестная составляющая молодежных антиглобалистских выступлений припудрится, пригладится и займет «достойное» место в современном музее, где, по выражению Дебора, «на все можно смотреть, но ничего нельзя трогать руками»³.

Фундаментальной погрешностью всех этих в общем-то самих по себе неплохих и достойных левых стратегий является зачарованность марксистскими парадигмами и ответвлениями от них (довольно адекватными и действенными в определенном контексте и на определенном уровне). Но, как нам кажется, всеми этими «левыми антиглобалистами» не замечается и не принимается (за редким исключением) во внимание реальность, связанная с традициями, религиями и вообще со сферой Духа. Точнее, эта реальность рассматривается, но либо в негативной оптике как повлиявшая на процессы глобализации, либо в качестве чисто культурного (или даже контркультурного) мессиджа, видимого в совершенно неадекватной оптике, в отрыве от фундаментальных онтологических реальностей, свойственных сфере традиции. То есть в этой второй оптике различные религии и традиции предстают в виде этаких экстравагантных коммун и «сквотов». Все это объясняется совершенной отдаленностью «новой левой критики» от понимания фундаментальных традиционных метафизических реальностей, где в невидимом центре вместо человека и даже вместо общества стоит сакральная реальность (в разных традициях называемая по-разному), намного превосходящая любую идеологическую редукцию, будь-то буржуазно-либеральная или марксистско-социальная, и даже ускользающая от тонкой философской критики постструктуралистов, которые совершенно неадекватно относят ее к «фаллогоцентризму» (Деррида) или считают инструментом подавления свободы (Бодрийяр), тогда как на самом деле она похожа больше на «блуждающий центр» и по-настоящему наделяет немыслимой для профанического взгляда свободой.

Антиглобалисты не видят до конца тот огромный потенциал, который заложен в традиционных конфессиях и который мог бы стать нерушимым бастионом в противостоянии набирающим все большую интенсивность процессам глобализации. Но, безусловно, они правы, когда видят корни глобализма в секулярной западно-христианской матрице (отсюда и вообще критическое отношение ко всем религиям и традициям) и в автономизации специфической протестантской этики, основанной на культе успеха⁴.

Но нужно определить, что же такое глобализация, абстрагировавшись от навязчивых фоновых гиперссылок и подсмыслов, вычленив наиболее чистую суть понятия. Нам видится глобализация как унификация многообразия политико-социальных, культурных, конфессиональных, экономических полюсов и сведение всего к единому идеологическому коду, к единой смыслообразующей рациональной матрице. Это, скажем, формальное определение понятия. Но исторически сложилось так, что эту форму заполнила буржуазно-либеральная идеология, основанная на коммерческом эгоизме, свободе рынка, культе успеха, ­индивидуализме, сухом рационализме, расчетливости и прагматизме.  Более того, именно эта идеология и создала определенную выше форму глобализации. Она различными способами сделала нормативным этот универсальный унификационный код, нивелировав сначала теоретически и идеологически, а потом и практически все многообразие иных версий мировосприятия и форм бытия, расценив их как варварство, архаизм и отсталость. Первостепенную роль в этом сыграла весьма спорная идея прогресса. Имеется в виду прежде всего материально-технический прогресс, который стал показателем не просто благосостояния общества, но и эталоном его духовного уровня.

Как раз первыми рухнули под напором буржуазно-либеральной идеологии именно те традиционные учения и религии, которые не вписывались в матрицу модерна (так иногда принято называть первую фазу глобализации). Точнее, они внутри начали разделяться на два полюса. Один, признав отчасти свое поражение, стал секуляризироваться и приспосабливаться к новым условиям существования, променяв в некотором роде священные небесные принципы на сиюминутные интересы, связанные с выживанием и сохранением более-менее спокойного существования в этих новых условиях. Другой, более радикальный, бескомпромиссный и последовательный (который можно назвать традиционалистским) никогда не шел на уступки миру, сохраняя в чистоте все полноту своего учения, проигрывая в количестве, но выигрывая в качестве. Все это наиболее интенсивно начало происходить в эпоху Ренессанса. Современный мир, претерпев серьезные трансформации после эпохи Ренессанса и Просвещения, вступил, по мнению некоторых глубоких мыслителей, в критическую фазу своего бытия. Наиболее фундаментально это критическое состояние современного мира описано у французского интеллектуала-традиционалиста Рене Генона⁵. Именно на традиционалистском полюсе (особенно в его догматах и доктринах), резко критически настроенном  против процессов модернизации и связанной с ними глобализации, и следует искать антиглобалистам онтологические основания для противостояния, которые должны не просто дополнять довольно правильную «левую экономико-социальную критику», но быть стержнем и осью всей антиглобалистской матрицы. Именно этой опоры (причем центральной) и не хватает современным последователям Маркса, Бакунина, Троцкого, Лукача, Дебора, Че Гевары и др. Обретя эту опору, все эти левые теории, основанные на социальной справедливости, обретут новый смысл и окраску, а ушедший от мира и не очень активный традиционализм приобретет энергетику и пассионарность молодых бойцов с глобализмом, вспомнив достойные примеры своих же мучеников и страстотерпцев, которые в решающие моменты истории отказывались от социального комфорта и выбирали страдания и смерть вместо предательства чистоты своей веры и религиозных идеалов.

Необходимо привести пару кратких примеров духовного водораздела, выбрав несколько конфессий, и проследить генеалогию того или иного выбора в рамках одной (изначально единой) конфессии. Так, в христианстве первый крупный раздел произошел во время «Великой схизмы», окончательно расколов две ойкумены – православную и католическую. Именно в крайних положениях схоластического католицизма можно заметить первые признаки надвигающегося модерна (имеется в виду прежде всего сухой рационализм, номинализм, крайне юридическая сотериология, эсхатологический минимализм). Вернер Зомбарт именно в католицизме видит истоки буржуазной идеологии и морали, тогда как его коллега Макс Вебер склонен выводить идеи капитализма из протестантской этики, глубоко исследовав различные версии и полюса протестантизма, заострив внимание на кальвинистской теории «предестинации» и культе успеха, легшего в основу мировоззрения модерна и современных глобалистских теорий.

На другом (восточном) полюсе христианства, все было совсем иначе. Традиционное общество там сохранялось вплоть до конца XVII века (имеется в виду Россия как главный оплот православия). Верность традиционным ценностям проникала во все сферы жизнедеятельности, вплоть до быта, пока после раскола в 1666 году настоящее церковное бытие не было насильственно разрушено. Причем одна часть православных (имеется в виду главенствующая Церковь) потеряла некоторые духовные измерения своего бытия, секуляризировавшись и пойдя на поводу у государства (лишь кое-где и подспудно сохраняя чистоту предания), а другая (старообрядцы) претерпев множество гонений, ушла в леса, сохранив остатки «Святой Руси», не предав «древлей веры», но разделившись на несколько толков и ветвей. Именно ревнителей старой веры можно брать в пример антиглобалистам как носителей настоящей свободы, не захотевших предавать свои религиозные идеалы в угоду социальному конформизму.

Следует добавить в отношении западного христианства, что и там есть два полюса, один из которых критикует глобализацию за акцент на секулярности, а другой, прогрессистский, целиком приветствует ее как продолжение модернизации специфической западно-христианской этики.

Похожие процессы можно видеть и в исламе, хотя разбег полюсов внутри него имеет несколько иную метафизическую направленность. Акцент на определенной рационализации некоторых традиционных масхабов (школ) привел к появлению «секулярного ислама» (Турция), «нефтяного ислама» (Саудовская Аравия, ОАЭ), являющихся главными форпостами атлантизма (так озвучивается однополярный глобализм в геополитических терминах) на Ближнем Востоке и в Малой Азии. Примечателен также салафизм (т. е. так называемый «чистый ислам») и совсем уж еретичный с точки зрения чистой мусульманской ортодоксии ваххабизм. Эти течения являются палками о двух концах. С одной стороны, они уповают на ультратрадиционализм и фундаментализм и используют террор как метод борьбы с американской «цивилизаторской» агрессией, но, с другой стороны, они же и вызывают мощную реакцию – как идеологическую, так и военно-захватническую со стороны США, позволяя своими действиями оправдать американскую экспансию. Эти течения как бы дают «мировому жандарму» гуманистический козырный туз, позволяя разыграть ближневосточную и среднеазиатскую карту и упрочить американское геостратегическое доминирование в регионе. Так уже рухнули в геополитическом смысле Афганистан и Ирак – чрезвычайно важные геополитические образования.

Противоположный полюс можно видеть в суфийском исламе, в традиционных масхабах, сохраняющих еще чистоту традиции и не ушедших в грубый секулярный рационализм и радикальный трансцендентализм (в отношении понимания Бога), ну и, естественно, в революционном шиитском, прежде всего иранском, исламе. Здесь уместно обращение как к различным таррикатам, имеющим древнейшую инициатическую преемственность, так и к шиитским идеологам исламской революции (Хомейни, Шариати). Интересны также левые, социалистические версии ислама (Сирия, Ливия). Комплементарные и союзнические отношения всех этих антиглобалистских сил могут стать мощнейшим идейным оружием в борьбе против засилья американообразного потребительского либерализма, высокомерной «цивилизаторской» суггестии и навязывания единого мировоззренческого кода. И не нужно бояться пресловутой «исламской угрозы», а также не стоит верить мифам о «мировом исламском терроризме», раздуваемым американской пропагандой, которая демонизирует довольно мощный и сильный исламский мир, идейно расчленяя его и усиливая контроль над крупнейшим континентальным поясом, упрочивая позиции своей «торговой империи».

Наконец, следует сказать и о восточных манифестационист­ских традициях, прежде всего имеются ввиду буддизм, индуизм, даосизм и т. д. Созерцательный, умозрительный и холистский характер этих сакральных традиций резко контрастирует с деятельным, прагматическим, потребительским и секулярным мировоззрением Запада⁶, которое уже давно и серьезно проникло в восточные регионы планеты и поколебало древнейшие традиционные устои духовных культур. Наибольшую опасность представляют редукции и искажения этих традиций, которые оказались востребованными на самом Западе в виде неправильно понятых псевдовосточных доктрин и оккультносин­кретических учений. Объединяющим элементом всего этого является движение New Age – выразительный инструмент глобализации, размывающий ортодоксальную религиозность, заменяя ее синкретической смесью разнородных традиционных элементов.

Эти примеры позволяют увидеть то, как глубоко проникло современное антитрадиционное мировоззрение, т. е. истоки его необходимо искать в самой метафизике той или иной традиции⁷. И именно обращение к первопринципам традиционных доктрин заставит осознать глубокие корни глобалистского мировоззрения, которое расценивается любой полноценной традицией как духовное зло, а также позволит занять наиболее правильную позицию в борьбе против сил мирового зла в это нелегкое время, которое православная традиция называет «последними временами». Кроме того, серьезное и опытное углубление в традиционализм даст опору для преодоления однобокой и неполной лево-экономической или чисто геополитической парадигмы критики глобализации. Можно, таким образом, увидеть не просто противостояние буржуазии и пролетариата, «богатого Севера» и «бедного Юга», Запада и Востока, но прежде всего осознать глубинный конфликт между духовным, традиционно-религиозным ­миросозерцанием и чисто утилитарным, прагматическим и потребительским современным мировоззрением.

В заключение необходимо добавить, что современная фаза глобализации представляет собой постиндустриальный мир – это мир постмодерна, мир ироничных псевдореальностей, мир тотального контроля и сетевых манипуляций. И обычная диалектика (т. е. классический антиглобализм), как нам кажется, здесь неприменима, ибо рассредоточенность смыслов и отсутствие строго фиксированного центра (как в модерне) делает антитезис лишь элементом ироничной игры в порядке симулякров⁸. Поэтому необходим больше не антиглобализм как антитеза однополярному глобализму, а контрглобализм (многополярный глобализм)⁹, основанный на онтологии и метафизике традиционных доктрин, уходящих корнями в трансцендентные регионы Духа. Только духовное возрождение может спасти то, что еще можно спасти от «тихого омута» либеральной демократии, свободного рынка, потребительского рая для баранов.

 

 

¹ Жиль Делез. Различие и повторение. – СПб.: Петрополис, 1998.

²  Ги Дебор. Общество спектакля. – М.: Логос, 2000.

³ Там же.

⁴ Макс Вебер. Избранные произведения. – М.: Прогресс, 1990.

⁵ Рене Генон. Кризис современного мира. – М.: Арктогея, 1991; Рене Генон. Царство количества и знамения времени. – М.: Беловодье, 2003; следует добавить, что «Царство количества…» очень неадекватно переведено на русский.

⁶ См.: Рене Генон. Кризис современного мира, указ. соч.

⁷ Особенно интересны замечания по этому поводу в лекции «Истоки великого зла», см.: Александр Дугин. Философия традиционализма. – М.: Арктогея-Центр, 2002.

⁸ Жан Бодрийяр. Символический обмен и смерть. –  М.: Добросвет, 2000.

⁹ Очень сильная концепция многополярного глобализма представлена в теории современного «евразийства», см.: Основы евразийства. – М.: Арктогея-Центр, 2002.